ВАЛЕРИЙ ЯКОВЛЕВИЧ БРЮСОВ (1873-1924)

Валерий Брюсов поделился однажды фантастическим желанием: «Как нашему Брюллову (русский живописец, 1779—1852.— Л. С.), мне хочется воскликнуть: «Дайте мне свод небесный, я распишу его весь!» Поэт прибегнул к грандиозной гиперболе, но по существу был недалек от реальности. Чуть ли не каждый год выходили его книги (иногда по две-три): сборники поэзии, рассказов, статей, романы, драмы. Он занимался теорией стиха, исследованием культуры, литературной критикой, переводами.

С 1921 г. возглавлял Высший литературно-художественный институт, Брюсов читал здесь курсы лекций по древнегреческой, римской, русской литературам, теорию стиха, сравнительную грамматику индоевропейских языков, латынь и... историю математики. Поражает беспредельность таких творческих интересов и достижений.

Формирование поэта. Годы детства и юности

Дед Брюсова по отцу успешно прошел путь от крепостного крестьянина до купца 2-й гильдии. Отец, не получив образования, продолжал его дело, но увлекался чтением, собрал библиотеку, слушал лекции в Петровской сельскохозяйственной академии. Дед по матери А. Бакулин был писателем-самоучкой. Мать, женщина редкой душевной чуткости, все силы отдавала детям. И все-таки скромная жизнь родителей, купеческий уклад дома резко контрастировали с духовными запросами их старшего сына.

С 11 лет Брюсов учился в частных гимназиях Ф. И. Креймана, затем Л. И. Поливанова (окончил в 1893 г.). По свидетельству очевидцев, удивлял всех редкой начитанностью, памятью (не только художественных произведений — философских трудов, которыми очень интересовался), буквальной переполненностью замыслами. Мальчик стал деятельным участником рукописного журнала «Начало».

С конца 1880-х гг. собирал поэзию К. Фофанова, Н. Минского, Д. Мережковского, позже увлекся французскими символистами и постоянно писал стихи.

В 1893 г. поступил на историко-филологический факультет Московского университета (окончил с отличием в 1899 г.). Все это время с увлечением отдавался творчеству и осмыслению близких себе новых эстетических принципов. В 1894 г. выпустил небольшую коллективную книжечку «Русские символисты», в следующем — еще два выпуска, хотя создал большинство стихов сам. Затем опубликовал сборники своей лирики: «Chef d'oeuvre» («Шедевры», 1895), «Ме еum essе» («Это я», 1897), где зримо проступали черты декадентского эгоцентризма. Преодоление этих настроений, выход к рубежам большой поэзии наметились в стихах конца 1890-х гг., собранных в книгу «Тertia Vigilia» («Третья стража», т. е. по соотнесению со сторожевой службой римских войск первые три часа после полуночи, 1900). С ее выходом пришло к молодому автору широкое признание.

Творчество Брюсов сочетал с напряженной редакционно-издательской деятельностью. 1900—1903 гг.— он сотрудник журнала «Русский архив». Принимает активное участие в организации (1899) и работе издательства «Скорпион», альманаха «Северные цветы». С конца 1902 г. был несколько месяцев секретарем журнала «Новый путь». В период 1904—1908 гг., не будучи официальным редактором, по существу руководит журналом «Весы». Два года (осень 1910 — осень 1912 г.) возглавляет литературно-критический отдел журнала «Русская мысль». Последовательно осуществлял Брюсов сплочение передовых деятелей отечественной культуры.

В 1910 г. он сказал: «Только самая широкая, общекультурная платформа способна сейчас еще объединить более или менее широкие силы».

Мотивы ранней лирики

В. Брюсов, по его свидетельству, с юных лет искал смысл жизни — «того Бога, который речет «да будет свет» (письмо 1895 г.) — и долго не находил. Немудрено, что в творчестве сквозное развитие получил образ дерзновенной мечты. Она предстает в неоднородных ликах. Иногда — как воплощение беспредельности:

Моей мечте люб кругозор пустынь.
Она в степях блуждает вольной серной.

Либо в облике таинственного, пронизанного «тревогой сладострастной» «фантома женоподобного» («Сонет к мечте»). Так раскрыта колдовская, преодолевающая все преграды власть творческих грез.

«Воплощение мечтаний» придает окружающему фантастические формы и краски: «Этот мир очарований, этот мир из серебра!» Рождает редкие сравнения: «Дремлет Москва, словно самка спящего страуса...» На этом пути и складывается раскованно-ассоциативный образный строй: смелое воображение соединяет несоединимое, для фантазии нет границ.

Реальные переживания приобретают возвышенные, «нездешние» свойства. Поэт будто противопоставляет свои чувства грезам, однако оба мотива сливаются в некий феномен сверхвозможностей: «Умрите, умрите, слова и мечты.— / Что может вся мудрость пред сном красоты?» («Сон красоты» — тоже плод душевной экзальтации; стихотворение «Мгновение».) На этот вопрос Брюсов отвечает десятками произведений о любви, ее очарованиях и таинствах. Возникают поистине экзотические сопоставления: «Моя любовь — палящий полдень Явы,/ Как сон разлит смертельный — аромат» («Предчувствие»; такой прием блестяще развил Н. Гумилев). Любовные испытания безмерны и противоречивы: оборачиваются то «счастливым безумием» или «угрюмым и тусклым огнем сладострастья», то целомудренностью «озаренного, смущенного, ребенка влюбленного» («Измена», «Тени»).

Недостижимая в жизни, грезовая сила переживаний сменяется болезненным ощущением их неустойчивости, даже обманности, «стыдом и тревогой» («К моей Миньоне», «Свиваются бледные тени»). Но зреет спасительный исход:

Довольно! Надежды и чувства
Отныне былым назови,
Приветствуй лишь грезы искусства,
Ищи только вечной любви.
(«Отреченье»)

Тем не менее: «Сокровища, заложенные в чувстве, / Я берегу или творческих минут» («Встреча после разлуки»); «Но вы, мечты мои! провиденья искусства!» («И ночи, и дни примелькались»). Так нереализованная жажда любви, красоты преобразилась в «грезу искусства».

В статье 1899 г. «Об искусстве» Брюсов писал: «Идти к совершенству — значит озарять все новые дали нашего духа, увеличивать область души». Творчество воспринималось как прозрение духовных «далей». Потому Брюсов считал искусство самоценным («Юному поэту»), рожденным художественной интуицией («Творчество») и, как выражение вечных ценностей, неизмеримо превосходящим даже самые сильные чувства и смелые мечты («Отреченье»).

С этой точки зрения становятся понятными многие признания Брюсова, в коих нередко видели его самолюбование, всеядность и даже упадочнический аморализм. В стихотворении «Я» (1899) поэт говорит о своих «мольбах Астарте и Гекате» (т. е. антиномичным началам: Астарта — древнефиникийская богиня плодородия, любви; Геката — в греческой мифологии покровительница колдовства, ночной нечисти), о «проливании крови». А начинаются и заключаются четверостишия (кольцевая композиции, подтверждающая важность мысли) дерзкими словами:

И странно полюбил я мглу противоречий,
И жадно стал искать сплетений роковых.
Мне сладки все мечты, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих...

Горделивая чеканность вывода, акцентировка местоимения «все» могут привести к подозрению в нравственной шаткости автора. Но ведь он раскрывает воображаемое перемещение во времени и пространстве, чисто художническое переживание любых (жестоких — в том числе) культов. Для чего? Чтобы познать противоречия, «сплетения роковые» мира, а в них — сущность его развития, обрести новые «дали духа» в опыте прошлого.

Урбанистическая тема творчества

Поэзию Брюсова середины 1900-х гг. часто ограничивали его восприятием первой русской революции — стихотворениями «Довольным», «Грядущие гунны», «К счастливым». А эти произведения теснейшим образом связаны с брюсовскими представлениями о развитии культуры и ее детища — города. Именно эта связь проясняет отношение поэта к событиям мятежного 1905 г.

Урбанистическая тема в творчестве Брюсова проявилась многообразно. Но главными в ней стали, пожалуй, два направления. С одной стороны, воспевание материальных и культурных ценностей, «духа движения» города («Париж», «Мир», «Венеция»), С другой — освещение уродливой действительности («Чудовища», «В ресторане» — здесь перекличка с Блоком). Страшны угрожающий «Голос города» (название стихотворения) и «призрак туманный» северной столицы («К медному всаднику» — снова перекличка с Блоком). В «дифирамбе» «Городу» оба начала соединены.

Неразрешимое противоречие — между создателями, носителями культуры и темной, ожесточившейся от несправедливости стихийной массой — обусловило восприятие Брюсовым революции. Оно сложно, поскольку совмещает в себе многие точки зрения весьма противоречивого характера. В этом смысле показательно стихотворение «Грядущие гунны».

Движение истории Брюсов представлял как смену культурных эпох, проистекающую под влиянием внутреннего разложения старого мира и под напором нецивилизованных племен. Поэтому избрал эпиграф из поэзии Вяч. Иванова: «Топчи их рай, Аттила...» (Аттила — один из самых сильных предводителей гуннов, совершавших разрушительные набеги на Древний Рим). Взбунтовавшиеся народные массы России были уподоблены варварам, призванным «оживлять одряхлевшее тело волной пылающей крови». Вот почему страшная стихия уничтожения вызывает у автора почти сочувственное понимание:

Творите мерзости в храме,
Вы во всем неповинны, как дети!

Мрачно-торжествеиная интонация первых четырех строф вдруг уступает место трепетно-печальному тону. Теперь Брюсов прощается с самым дорогим для себя — духовными ценностями:

А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы,
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.

Трагизм такого положения определил образный строй. «Светы» отступают во тьму: «катакомбы, пещеры». Более того, происходит ужасное смещение. «Гунны» — «орда опьянелая», раскинувшая «темные становья», «шалаши у дворцов». С их набегом мудрые «хранители тайны и веры» прячутся в подземный мрак, безжизненные пустыни. С затаенной болью ощущает поэт грозную метаморфозу.

Последняя строфа выражает новые переживания — личной жертвенности, мучительной необходимости «бесследно сгибнуть». Но боль утраты приводит к всплеску мужества:

Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.

Такой аккорд звучит и в других стихотворениях: «Довольным», «К счастливым».

На статью В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература» (1905) Брюсов откликнулся разоблачительным выступлением в печати — «Свобода слова» (ноябрь 1905 г.). Здесь прямо было сказано: «социал-демократы добивались свободы исключительно для себя» (выделено автором), заносили «руку на самую свободу убеждений». Такая партийная политика, по мнению Брюсова, несовместима с духовным прогрессом, противоречит его ходу.

Этот взгляд получил образное воплощение в лирике. В стихотворении «Уличный митинг», «Вожатому», «Гордому Духу», который «намечает жертв ряд», предсказан бесперспективный удел:

Но из наставшей темноты,
Из пепла общего пожара
Воздвигнешь новый мир — не ты!

Поэт жаждал свободного и гармоничного бытия. Для себя избрал особый род борьбы с препятствиями. Художник «незримо стены» рушил, в которых «дух наш заточен», чтобы в грядущем «мечтам открылись бы все степи, / И волям — дали всех дорог» («Одному из братьев»). Вот почему поэт защищает вечное назначение искусства — «радость творчества, свободного, без цели» («Поэту», «Сеятель», 1907).

Образ человека в поэзии 10-х гг.

Рожденные молодым вдохновением мотивы щедро обогатились в зрелой лирике Брюсова. Но и здесь он остался певцом внутренних противоборств и контрастных переживаний. Однако они привели к новому мироощущению.

В юности поэт болезненно переживал несвершенность надежды. В зрелые годы признал чудо самих грез как великого дара души. Потому в глубоко печальной «Балладе воспоминаний» (сб. «Семь цветов радуги», 1916) есть просветленный аккорд:

И вы одни в сем мире правы,
Любви заветные мечты.

Мотив мечты, завершив грандиозный круг, предстал обновленным, жизнеутверждающим, несмотря на все обманы и разочарования лирического героя.

В творчестве Брюсова параллельно протекали два направления в постижении человека — его духовных тайн и роли в судьбах мира. Рядом со стихами-исповедью, медитациями — стихи-приветствия, гимны вечному созидательному смыслу жизни. Каждодневный труд лишен любой приукрашенности, он так или иначе ведет к «тюрьме земной» («Каменщик», 1901 и 1903). Но воспето священное «ремесло» — быть творцом на земле: «Хвала человеку» (1906), «Век за веком» (1907). В книге «Семь цветов радуги» появился ряд монологов, рожденных предчувствием близкого освоения космоса: «Сын земли», «Земле», «Предвещание» (произведения «научной поэзии»).

Зазвучал здесь и голос «природы соглядатая», донесший знакомую и всегда неожиданную красоту русского пейзажа. В нем много метафорических находок, смелых ассоциаций с человеческими поисками. Красота земли духовно обогащает личность; солнечный свет дарует поэтический подъем: «кипит избыток и новых рифм и новых слов».

Для творческого воображения Брюсова не было ограничений во времени и пространстве, не существовало неподвластных разгадке жизненных явлений. На редкость гибким и многогранным восприятием человеческого бытия рождена его поэзия. Богат мир брюсовских исторических романов «Огненный ангел» (1907), «Алтарь Победы» (1911). Ярко воссозданное далекое прошлое других стран несло ответ на жгучие вопросы современности.