МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШОЛОХОВ
(1905-1984)
«ТИХИЙ ДОН» (1928-1940)
Эпос: высшая форма словесного искусства
или необработанный жизненный материал
«Почти
всем нам известно, что в нашей литературе есть писатель мирового
значения - М. А. Шолохов. Но мы как-то плохо отдаем себе в этом отчет.
<...>
Не видно то новое, что внес Шолохов
в литературу, возможно, из-за его презрения к форме - не к форме
вообще, а к собственной оригинальной форме и стремлению выделиться.
Кажется, что это сама жизнь, сумевшая мощно о себе заявить; удачно,
конечно, и спасибо ей за то, но собственно об искусстве тут говорить
нечего... Не всегда понятно, что в этом, может быть, и есть высшее
искусство, отчасти забытое».
П. В. Палиевский. Мировое значение Шолохова, 1972
«Знаменитый роман советского писателя состоит из двух толстых
томов. Прочитав восемьсот страниц, я все еще не знаю, как живут эти
люди, внутренний мир которых заполняет множество страниц. <...> Ни
в коем случае я не хотел бы пренебрегать подобными романами,
традиционный стиль которых в каждом мгновении препятствует изображению
новых вещей. Если я говорю, что они написаны без искусства, то
совершенно честно при этом думаю, что охотно отказался бы от самого
искусства, если бы оно мешало появлению подобных документов. Но я все
же не верю в это».
Бертольд Брехт
«Жизнь людей не может быть сама по себе предметом романа:
предмет должен быть достаточно определенным, чтобы сообщить ему форму.
<...> Роман г-на Шолохова не имеет единства времени или места: мы
следуем за донскими казаками с их хутора на фронт, с фронта
в Петроград, а небольшие вставки с описаниями природы (Дон весной,
летом, осенью, зимой) - слишком механическое средство, чтобы придать
рассказу единство. Это слабость, которой, конечно, мы можем пренебречь
ради эпизодов: трагической истории любви Бунчука, красного агитатора,
и Анны, девушки из его пулеметной команды, - красиво развернутой на
фоне революции, пулеметных лент и расстрелов, уличных боев, - но
освещенной урывками; судеб казачьих станиц, которые являются главной
темой г-на Шолохова.
Не видно причины, почему этот роман
начинается или кончается там или здесь. Нельзя сказать, чтобы
отсутствовала экономия в описании каждого эпизода: но этих эпизодов
слишком много. Если в них и есть какой-нибудь сюжет, в чем я
сомневаюсь, он теряется в узорах ковра».
Грэм Грин, 1934
«Его успех у читателей очень велик. В Советской России нет
библиотечной анкеты, где бы имя Шолохова не оказалось бы на одном из
первых мест. В эмиграции - то же самое. <...> Шолоховым
зачитываются. Поклонники у него самые разнообразные. Даже те, кто
склонен видеть гибельное дьявольское наваждение в каждой книге,
приходящей из Москвы, выделяют „Тихий Дон".
<...>
У Шолохова, несомненно, большой природный талант. Это чувствуется со
вступительных страниц „Тихого Дона", это впечатление остается и от
конца романа, хотя третий том его, в общем, суше, бледнее и сбивчивее
первых двух. <...> Все, о чем рассказывает Шолохов, живет:
каждый человек по-своему говорит, всякая психологическая или
описательная подробность правдива. Мир не придуман, а отражен. Он
сливается с природой, а не выступает на ней своенравно наложенным,
чуждым рисунком. Искусство Шолохова органично».
Георгий Адамович. Шолохов, 1934
Задание 1
Известные европейские писатели XX века - англичанин Грэм Грин и
немец Бертольд Брехт восприняли «Тихий Дон» как набор талантливо
описанных «эпизодов», отказывая в возможности появления эпопеи в наше
время. Характерно, что Грэм Грин переадресовывает тот же упрек и роману
Л. Н. Толстого «Война и мир». Итак, что же перед нами: необработанные
«куски жизни», «документы» или «высшее искусство, отчасти забытое»,
как утверждает литературовед П. В. Палиевский? И почему поэт и критик,
представитель литературы русской эмиграции Г. Адамович видит
достоинства шолоховского романа как раз в том, в чем усматривают его
главный недостаток Грин и Брехт, - в отсутствии «наложенного» рисунка
«формы», в доверии жизни и органичном слиянии с природой?
Историзм «Тихого Дона»
«Картина,
нарисованная Шолоховым, необозримо широка, как и сама жизнь. Как и
ориентиры, как вехи, по которым определяют направление пути,
появляются в романе реально-исторические события. Они помогают нам
яснее представить масштаб событий и место героев в общем движении
истории. Разумеется, и это надо подчеркнуть, что „Тихий Дон" есть
прежде всего художественное произведение, классический образец
классической литературы. Вся историческая конкретность, обильно
привлеченная автором, служит главной задаче - созданию художественного
образа. <...> Специальное исследование текста „Тихого Дона"
подтвердило и расширило представление о необычайном историзме романа,
необычайном даже для классической мировой литературы. <...>
Действие романа в основном происходит в хуторе Татарском или
в соседних районах Верхнего Дона и - далее - по всему пределу
тогдашней области Войска Донского... Однако нередко судьба заносит
героев романа далеко от его географического эпицентра. В 1914 году
в фокусе повествования находится Галиция... есть сцены и в Москве.
В 1915-1916 годах отдельные эпизоды разворачиваются в Восточной
Пруссии, в Белоруссии, в приграничных районах с Румынией. 1917 год
дает наиболее широкую пространственную картину: действие происходит
в Нарве, Могилеве (местонахождение Ставки), Москве, Быхове (место
заключения участников корниловского заговора), несколько раз показан
революционный Петроград.
Описание событий 1918 и 1919 годов
занимает наибольшую часть текста „Тихого Дона" - действие происходит
здесь целиком на территории Донской области».
С. Н. Семанов. «Тихий Дон», 1977
«Гражданская война в России предстает в „Тихом Доне" во всей
сложности и драматизме, во всем своем историческом развороте. Историзм
повествования выражается и в хроникально-последовательном раскрытии
всех этапов этой борьбы на Дону.
В третьей книге романа
столкновение воюющих сторон проходит три таких этапа, определяющих
структуру повествования, динамику движения действий и судеб героев.
1. С конца апреля 1918 года, когда казаки-фронтовики северных
округов покинули Дон с отступившими частями красноармейцев, до начала
декабря этого же года, до того времени, когда казачьи полки (сначала
Вешенский, Казанский, Мигулинский, а затем и остальные) открыли фронт
красным войскам для беспрепятственного движения на Дон.
2. С января 1919 года, со времени установления советской власти
на Верхнем Дону, до начала Вешенского восстания в марте этого же года.
3. С марта 1919 года до конца мая этого года, когда восставшие
казаки переправились через Дон, а красные войска утвердились на
правом берегу реки.
За строкой романа снова и снова
сказывается внимательная работа автора в архивах, изучение им газет
первых лет советской власти. <...>
Четвертую книгу
романа Шолохов открывает изображением нового этапа борьбы за
окончательный разгром белого движения на юге страны. Автор усиливает
внимание к быту, локальным операциям, описание которых не встретишь
в стратегических очерках и отчетах. Надо помнить, что писатель много
видел своими глазами, жил на донских хуторах, учился в Вешенской во
время восстания. Юношеские свои впечатления он стремится подкрепить
рассказами участников и очевидцев событий. Работая над романом,
Шолохов не раз выезжал на хутора и в станицы, тщательно изучал те
места, где разворачивались события, выяснял особенности местных боевых
операций и делал своих героев участниками этих событий».
В. В. Гура. И художник, и историк, 1986
«Теперь несколько замечаний о восстании:
1. Возникло оно в результате перегибов по отношению к казаку-середняку.
2. Этим обстоятельством воспользовались эмиссары Деникина,
работавшие в Верхне-Донском округе и превратившие разновременные
повстанческие вспышки в поголовное организованное выступление. Причем
характерно то, что иногородние, бывшие до этого, по сути, опорой
Сов<етской власти> на Дону, в преобладающем большинстве дрались на
стороне повстанцев, создав свои т<ак> н<азываемые>
„иногородние дружины", и дрались ожесточенней, а следовательно,
и лучше казаков-повстанцев. <...>
Но некоторые
„ортодоксальные" „вожди" РАППа, читавшие 6-ю часть, обвинили меня
в том, что я будто бы оправдываю восстание, приводя факты ущемления
казаков Верхнего Дона. Так ли это? Не сгущая красок, я нарисовал
суровую действительность, предшествовавшую восстанию; причем
сознательно упустил такие факты, служившие непосредственной причиной
восстания, как бессудный расстрел в Мигулинской ст<анице>
62 казаков-стариков или расстрелы в ст<аницах> Казанской и
Шумилинской, где количество расстрелянных казаков (б<ывшие>
выборные хуторские атаманы, георгиевские кавалеры, вахмистры, почетные
станичные судьи, попечители школ и проч<ая> буржуазия и
контрреволюция хуторского масштаба) в течение 6 дней достигло солидной
цифры в 400 с лишним человек.
Наиболее мощная экономически
верхушка станицы и хутора: купцы, попы, мельники - отделывались
денежной контрибуцией, а под пулю шли казаки, зачастую из низов
социальной прослойки. И естественно, что такая политика, проводимая
некоторыми представителями Сов<етской> власти, иногда даже
заведомыми врагами, была истолкована как желание уничтожить не классы,
а казачество».
М. А. Шолохов - А. М. Горькому, 6 июня 1931
«„Тихий Дон" начинается и кончается в хуторе Татарском. Первая
фраза романа: „Мелеховский двор - на самом краю хутора". Последняя
сцена: Григорий стоит „у ворот родного дома", держит на руках сына.
Здесь, в отчем доме, в семье, среди близких, на родной земле, на родине,
все начала и все концы жизни. Земля эта для большинства героев
романа - Верхне-Донской край тогдашней казачьей Донщины».
С. Н. Семанов. «Тихий Дон», 1977
Задание 2
Можно ли утверждать, что в «Тихом Доне» оказались широко и
полно отражены главные события бурного начала XX века - Первая мировая
война, Февральская и Октябрьская революции, наконец, война
гражданская? Укладывается ли, на ваш взгляд, шолоховский роман
в трафареты, которые требовались от произведений социалистического
реализма с непременным показом действительности «в революционном
развитии» и конечном торжестве идеологии нового, победившего строя?
Удалось ли Шолохову в своих героях, и прежде всего в Григории
Мелехове, передать трагизм эпохи и глубину ее противоречий?
Два Григория Мелехова
«Прежде
всего: Фадеев предлагает мне сделать такие изменения, которые для
меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим,
то роман не может быть напечатан. А Вы знаете, как я мыслил конец
III кн<иги>? Делать Григория окончательно большевиком я не могу.
<...> Об этом я написал и Фадееву. Что касается других
исправлений (по 6 ч<асти>), - я не возражаю, но делать всю вещь - и
главное, конец - так, как кому-то хочется, я не стану. Заявляю это
категорически. Я предпочту лучше совсем не печатать, нежели делать это
помимо своего желания, в ущерб и роману, и себе. Вот так я ставлю
вопрос. И пусть Фадеев (он же „вождь" теперь...) не доказывает мне,
что „закон художеств<енного> произведения требует такого конца,
иначе роман будет объективно реакционным". Это - не закон. Тон его
письма - безапелляционен. А я не хочу, чтобы со мной говорили таким
тоном, и ежели все они (актив РАППа) будут в этаком духе обсуждать
вопросы, связанные с концом книги, то не лучше ли вообще не обсуждать.
Я предпочитаю последнее.
Вы поймите, дорогая Евг<ения>
Григорьевна, что рот зажать мне легче всего. Только тогда нужно
по-честному сказать: „Брось, Шолохов, не пиши. Твое творчество нам не
только не нужно, но и вредно". <...> Ну, черт с ними! А я все ж
таки допишу „Тихий Дон"! И допишу так, как я его задумал».
М. А. Шолохов - Е. Г. Левицкой, 2 апреля 1930
«Здесь в самый раз поведать о Харлампии Васильевиче Ермакове.
Это один из прототипов образа Григория Мелехова. Миша Шолохов знал
Ермакова с детства. Всегда неожиданно, с шумом и блеском, красавец и
весельчак, Ермаков являлся в дом Шолоховых и был желанным гостем отца и
матери будущего писателя. Уже замечено, что послужной список Харлампия
Ермакова совпадает с канвой жизненного пути главного героя „Тихого
Дона". Именно канвой, а не глубиной чувств и переживаний. Прозорливый,
вечно тревожный талант, так мучивший Григория Мелехова, никогда не
посещал грешную голову храбреца Ермакова. Он жил по принципу: куда
все, туда и я. Ветер в поле. Гайдамак. Харлампий был призван в армию
в 1913 году, воевал на австро-германском фронте, заработал „завесу
крестов" (так в романе) - четыре Георгия и четыре медали, несколько раз
ранен, лежал в госпиталях. Уже после Февральской революции произведен
в хорунжие. Харлампий, а вслед за ним, как помнят читатели, и Мелехов
служил недолгое время у Подтелкова, дрался с белоказачьим отрядом
полковника Чернецова, был ранен под Каменском в ногу. Будучи на
стороне красных, впервые познакомился с ЧК - „проскочил" (так в „Тихом
Доне") фильтрационную комиссию при Особом отделе.
Очевидное совпадение жизненных обстоятельств Ермакова и Мелехова
обнаруживается во время Вешенского восстания. Именно за участие
в мятеже в качестве командира дивизии повстанцев Харлампий Ермаков был
арестован в 1923 году, около двух лет провел в заключении. <...>
Участие Ермакова в Верхнедонском восстании послужило, наконец, поводом
и для последнего ареста в 1927 году. <...> 6 июня 1927 года на
коллегии ОГПУ слушали, в частности, дело № 45529 по обвинению
гр. Ермакова Харлампия Васильевича... Постановили: „Ермакова Харлампия
Васильевича - расстрелять"».
Иван Жуков. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле
Шолохове и Александре Фадееве, 1994
«- Как был найден образ Григория?..
- В народе... Григорий - это художественный вымысел. Дался он
мне не сразу. Но могу признаться теперь, что образы Григория, Петра и
Дарьи Мелеховых в самом начале я писал с семьи казаков Дроздовых. Мои
родители, живя в хуторе Плешакове, снимали у Дроздовых половину куреня.
<...> В разработке сюжета стало ясно, что в подоснову образа
Григория характер Алексея Дроздова не годится. И тут я увидел, что
Ермаков более подходит к моему замыслу, каким должен быть Григорий.
<...> Однако поверь, что и жизненного опыта Ермакова мне не
хватило для того, чтобы создать образ мятущегося человека-правдоискателя
Григория Мелехова, несущего в себе отблески трагизма эпохи. Образ
Григория - это обобщение исканий многих людей».
К. А. Прийма. Интервью с М. А. Шолоховым, 1975
«Но стóит познакомиться с истолкованием образа Григория
Мелехова в критической литературе о „Тихом Доне", как сразу же
возникает вопрос: да тот ли это Григорий, о котором мы только что читали
в романе М. Шолохова? <...> Мысль, пронизывающая исследования
о „Тихом Доне", заключается в том, что Григорий Мелехов, находясь во
враждебном советской власти лагере, теряет свои положительные
качества, постепенно превращается в жалкое и страшное подобие
человека.
О „страшной душевной опустошенности", „страшной
духовной деградации" Григория Мелехова пишет В. Гоффеншефер, о „жалкой
слабости" Григория Мелехова упоминает М. Чарный, „жалким, узким и
своекорыстным эгоистом, думающим только о себе", называет его
В. Кирпотин. В послевоенных исследованиях о „Тихом Доне" с еще большей
настойчивостью и прямолинейностью заговорили о Григории Мелехове как
об отрицательном герое и пришли к убеждению, что сам М. Шолохов
„развенчивает", „карает", „осуждает" своего героя, беспощадно
раскрывая его духовную пустоту, моральное и физическое вырождение».
Виктор Петелин. Два Григория Мелехова, 1986
